Этот рассказ я написал в 90-х годах прошлого века, когда воспоминания о веселых и недорогих путешествиях по Советскому Союзу были еще яркими и цветными. Тогда по огромной стране на любые расстояния за смешные деньги могли перемещаться и студенты, и работяги, и командировочные, и артисты.
Рассказ в разных вариациях публиковался в ивановских и костромских газетах, на интернет-порталах. А вот в свою книгу «Там и здесь», вышедшую в 2012 году, в которую вошли, в основном, фантастические произведения, я «Путешественника» не включил. Он своей «газетностью» как-то выпадал из общего строя той книги. Но теперь, по прошествии времени, его скорее можно отнести не к фельетонам или соцреализму, а к грустному советскому фэнтези. Мы ведь тогда не понимали, что именно мы потеряли.
Сейчас, когда мы отмечаем День народного единства, для представителей подрастающего поколения мои поездки по республикам бывшего СССР могут показаться чем-то нереальным. Особенно, по Украине или Средней Азии. А ведь все это было, и дружба народов для нас была чем-то само собой разумеющимся. А теперь проще на заморские курорты съездить. Эх…
БУДНИ УКРАИНСКИХ БАТРАКОВ
«…Дело было в Мариуполе. Тогда он назывался Жданов. Приехал я на лето к брату погостить — он в рабочей общаге проживал. Лето, море, жара, девчонки — в общем, деньги на обратную дорогу исчезли в момент. Что делать? Тем более, что и братец надумал на Родину репатриироваться.
«Спокойно, — сказал он мне, — знаю я один способ».
Часиков в шесть утра приходим мы на привокзальную площадь, а там целый рынок труда — стоят в ряд «Запорожцы», около каждого по запорожцу настоящему, как с картинки — чуб, оселедец, только вместо красных шаровар джинсы.
— Дыни, пять рублей рядок, — заявляет один.
— Гарбуз, по три, — говорит другой.
— Три сам, — отвечаем. — Твой рядок — это не наш боровок.
Как выяснилось, то были местные плантаторы, набиравшие себе негров и объявлявшие расценки за труд. Я как идейный коммунар ох… удивился жутко: коммунизм на носу, перестройка, а недобитые помещики в Хохляндии батраков нанимают.
Выбрали мы того эксплуататора, что по пять. Загрузились в «Запор» и погнали на бахчу. Первым делом хохол нас накормил галушками, тут бы самое время в теньке отдохнуть, а он нас уже на фронт работ выводит. Мотыги в руки — пару рядков от сорняка до обеда очистить, пару рядков после. Я думал: ерунда, но, увидев поле, поостыл — другого края у рядка не было видно вовсе.
— Да, километра полтора, — подтвердил хохол.
Солнце уставилось мне в темечко, когда хозяин снова подошел.
— Обед. Камон на сиесту, — проявил он лингвистические способности.
«Это хорошо», — решили мы с братом, готовясь проглотить быка. Но вид тазика с борщом удивил: у нас в таких детей купают, а на Украине из таких едят.
Начали, не спеша. Когда оставалось полтазика, я почувствовал себя воздушным шариком, который вот-вот лопнет.
— До дна, — сказал наниматель.
Навалились. Из последних сил, обливаясь потом, мы доскребли этот борщ. Я наелся на всю оставшуюся жизнь. И тут, представьте себе, заходит хозяйская жинка, этакая Ганна с буквой «г» в латинском произношении. и вносит точно такой же таз с варениками. Господи Иисусе! — испугался я, старый атеист. И хохол, естественно, заявляет:
— Надо съесть все, а то выгоню. Работник должен есть хорошо!
Для меня до сих пор остается загадкой, как же я остался жив. Ручаюсь, такого красного и пучеглазого болвана, в которого я превратился после обеда, вы никогда в жизни не видели.
Пара рядков после обеда. Вечером хохол погрузил наши бренные тела в «Запорожец» и отвез к морю — отмыкать. Спал я как медведь зимой, а утром та же фишка с варениками, на этот раз с творогом.
Неделя работы, и мы, почерневшие и разжиревшие, с плантации отъехали.
— Заходите еще, — сказал хохол.
— Никогда! — хором ответили мы.
Денег хватило не только на билеты и житье-питье в поезде, но и на новую одежду для меня. В старую я не влезал…»
ВИНОГРАДНАЯ ЛОЗА, ТЫ НИ В ЧЕМ НЕ ВИНОВАТА
«…Ферганская долина, если смотреть на нее сверху, со стороны Алайского хребта — зеленая, как трешница. Это теперь говорят, как баксы, а тогда — как трешница. И неудивительно, там даже домов с улицы не видно из-за зелени, только калитки высовываются наружу, и то робко, как шакалы. Идешь по улице, ну прямо Эдемский сад — персики, яблоки, абрикосы, все висит для тебя, рви — никто ничего не скажет. Сейчас там, может, и по-другому все, но тогда был чистый коммунизм. Еще в 92-ом Дильшод, узбек, приехавший в Иваново учиться, мне говорил:
— Слушай, Саша, плохой город Иваново, злой! Я яблоко сорвал, а на меня собак спустили. И собаки злые! У нас такого не бывает. И зима, ай, злая зима у вас! Хочу домой, в Фергану.
И я его понимал.
Тогда конец лета был или осень, не поймешь — все одно жарко, и деревья такие же зеленые. Я уж было домой собрался, а приятель мой удивился:
— Куда ты собрался? Самое время подошло — мак, конопля.
— Не-а, — ответил я, — я не курю. И пива тут у вас нет, а от персиков меня уже тошнит.
— Есть кое-что получше.
Мы выходим в переулок, заворачиваем в другой и на одной из калиток видим загадочную надпись: «ЗДЕСЯ».
— Уже началось, я так и думал, — говорит приятель.
Заходим. Из темного угла, струящегося отчетливым запахом конопли, выскакивает аксакал, приветствует, как родных.
— Ака, сколько даешь?
— Сколько натанцуешь — бери, сколько унесешь.
Таинственный обряд продолжился, как в Библии, омовением ног. Дедушка принес магнитофон. Ритуальные узбекские песнопения нас не устраивали, мы врубили какой-то трэш-металл, после чего запрыгнули в огромный чан с виноградом и начали дикую пляску. Это называлось: «Делать вино». Да-да, мусульмане тогда тоже делали вино.
Дискотека не особенно выматывала, тем более что аксакал время от времени приносил кувшин с готовой продукцией. Молодое вино бодрило. Затем уселись за столик в саду, еще к нескольким кувшинам узбек принес котел, в котором был плов (не путать с тем рисом-мясом, который у нас в столовках подают — это нечто особенное).
«Вот это жизнь», — сказал я себе по прошествии нескольких дней. Кормят, поят до полнейшего увеселения, да еще и денег дают. Но надо было возвращаться на учебу, из голимого коммунизма в дождь и слякоть социализма с нечеловеческим лицом, в родное общежитие…»
Я СКОРО ВЕРНУСЬ, МАМА…
«…Один мой деревенский друг, Серега, служил в армии. Не знаю, как его угораздило, но только загнали его куда-то в серебристо-розовый Восточный Казахстан, к черту ядерному на грибки. Сидели они там вдесятером на заставе два года, успели друг другу опротиветь до тошноты, но и привязались друг к другу так же. И вот, уже после дембеля, один его соратник присылает ему письмо: женюсь, мол, друг Серега, айда, брат, ко мне на свадьбу. Серега закупил билеты, перед отъездом зашел ко мне, на посошок. Мы пошли к автобусу.
— Мама, — сказал я, — я провожу Сергея до вокзала.
На вокзале Сергей меня не отпустил. Одному ехать скучно, а у него с собой было.
— Мама, — позвонил я домой, — я провожу Сергея до Москвы. Завтра вернусь.
В поезде подобралась отличная компания. С утра в Москве прогулялись, и я встал в хвост огромной очереди.
— На Иваново билетов нету, — сказала кассирша, — не задерживайте, пассажир.
— Какой же я пассажир, если билетов нету? — возмутился я.
— Мама, — позвонил я, — я скоро вернусь, билетов нет пока.
— А что ты будешь возвращаться? Поехали со мной, — предложил Серега. — Осталась-то всего тысяча километров.
И я купил билет до Херсона. Название не соответствует этому милому месту — хороший был сон. Заявились мы к серегиному другу, а он как раз за невестой собирается. Вышли мы из машины вчетвером, свидетель еще там был, все четверо в костюмах
и галстуках, заходим за тын – там такой чудесный домик в саду, нас мамаша невесты встречает и теряется:
— А кто жених-то?
И папаша невесты выходит, как водится, с четвертью, наполненной зеленоватого цвета жидкостью.
— А ну посмотрим, что за мужики!
Я такие бутыли только в кино видел. А крепость в жизни не забуду. Спал ли жених лицом в салате, пытаясь оправдать название города, я не помню. Зато через две недели, когда я вернулся домой, мама мне рассказала эпизод, также совершенно не запечатлевшийся в моей памяти. Звонок в пять утра. Мама поднимает трубку и слышит мой голос:
— Мама, я с Херсона звоню. Я скоро вернусь, мама… — И гудки.
Эх, легок я был раньше на подъем…»
Александр ГОРОХОВ
